Прибалтийские зори: большая политика в маленьких Турмонтах

Сегодня не будет нуара, а будет немного геополитики.

Друзья знают, что вырос я в небольшом городке на самом краю Литвы.

Висагинас, в прошлом Снечкус, это типичный советский моногород, построенный под АЭС. Город с закрытием атомной станции стал приходить в упадок, но политическая и культурная жизнь, поверьте, там до сих пор бурлит: то мэра посадят, то молодежь в городском самоуправлении переворот произведет, то столичного администратора-реформатора зашлют…

Но что Висагинас!

Родители мои родом из Турмантаса, последней на литовской стороне станции Варшавской железной дороги. Местные русские и поляки — а деревня до сих пор населена в основном староверами или обрусевшими поляками — по старинке называют это место Турмонтами.

Если верить родителям, то лучшие годы в Турмонтах приходились на шестидесятые-семидесятые годы двадцатого века, когда через станцию ходили непрерывно товарные составы, было даже несколько небольших предприятий, совхоз — хватало работы для всех шестисот человек, что там жили.

Сейчас в Турмонтах осталось не больше двух сотен бабушек-дедушек, а вся культурная жизнь женской половины общины происходит по воскресеньям — в костеле. Мессы в костеле традиционно проводили ксендзы из литовских поляков, одинаково хорошо говоривших на всех обоих знакомым местным языках, польском и русском.

Ксендз — не просто церковный чиновник, но лидер общины, большой и важный человек, он организует бабушек, обсуждает с ними проблемы, покровительствует внецерковной самодеятельности, следит за тем, чтобы деток вовремя крестили и на первое причастие приводили. Хороший ксендз дружит со всеми, знает всех, к нему обращаются, с ним здороваются, его любят.

Так было и в Турмонтах, даже во времена Союза и еще лет десять спутя.

Но времена изменились, и очередная волна перемен дошла даже до моих маленьких Турмонт. Старый ксендз умер, и на смену ему прислали молодого священника-литовца, человека решительного, глубоко верующего и глуповатого. Бабушкам сразу дали понять, что католическая община в Турмонтах прежней уже не будет.

Первая же месса была проведена на литовском — ксендз на польском не говорил вообще. Кружки околоцерковной самодеятельности стали по-немному терять посетитителей. Немолодая в своей массе турмонтская паства жаловалась в Вильнюс на слишком длинные мессы, на неблизкий литовский язык, на радикальные религиозные инициативы энергичного ксендза. Жалобы, конечно, игнорировались, и просто переправлялись самому ксендзу.

Моя родная бабушка в телефонных разговорах стала высказывать крамольные если не атеистические, то по меньшей мере агностицические мысли.

Словом, в турмонтском представительстве Римско-Католической цекрви на национальной и межпоколенческой почве стал назревать конфликт.

Пару месяцев назад у ксендза случился отпуск, и это совпало с приездом из Польши старого друга и дальнего родственника моей бабушки, тоже ксендза. Уверен, им было о чем поговорить; и бабушка, чтобы вспомнить старые добрые костельные времена, предложила поляку провести мессу во временно свободном костеле. И не просто провести, а провести по-старому, мессу небольшую и понятную — на польском языке.

Это был успех. В то воскресенье в костеле народу случилось значительно больше обычного; я легко могу представить довольных бабушек, медленно расходящихся домам, степенно обсуждающих главную новость последних месяцев и лет — чудесное богослужение в польском исполнении.

Для литовца это был страшный удар, ножом — и в спину. Месса на польском, проведенная поляком из Польши, в литовском костеле, за спиной… В следующее же воскресение его речь была посвящена подлости польской паствы в целом, и моей бабушки в частности.

Войны между Польшей и Литвой так, к счастью, не случилось; и церковного раскола не произошло. Бабушка моя в порядке, хотя в последнем нашем разговоре чувствовалось — она переживает, и ей очень хотелось выложить всю эту историю кому-то, пускай даже и совершенно невоцерквленному внуку.

Такая вот буря в стакане, да.